Один из светильников веры, чье имя входит в Собор Саратовских святых,— священномученик Гермоген (Долганев), епископ Тобольский и Сибирский. Владыка возглавлял Саратовскую кафедру с 1901 по 1912 год, и все эти годы вел непримиримую борьбу с явлениями, которые противоречили евангельским заповедям и отвращали народ от Церкви. В 1918 году владыка был арестован. Так начался его путь на Голгофу. Несколько месяцев до своей мученической кончины архипастырь провел в заточении в Екатеринбургской тюрьме. Впоследствии большевики утопили его в реке, привязав к шее тяжелый камень. Накануне празднования Собора Саратовских святых в распоряжении редакции оказался уникальный документ — статья, опубликованная в «Тобольских епархиальных ведомостях» в 1919 году, всего через несколько месяцев после мученической кончины епископа Гермогена. Ее автор — протоиерей Александр Анисимов, священник Екатеринбургской епархии, который был в числе тех, кто участвовал в переговорах с властями о выкупе владыки и был свидетелем последней исповеди подвижника и его приобщения к Святым Христовым Таинам накануне казни.
Материал прислал в нашу редакцию житель Тюмени А.А. Фахрутдинов (в крещении р. Б. Артемий). Несколько лет назад интерес к истории Церкви и родного края привел его на сайт Интернет-проекта «Духовенство Русской Православной Церкви в XX веке», где размещены сканированные страницы «Тобольских епархиальных ведомостей» разных лет. Чтобы сделать эти материалы доступными для более широкой аудитории, энтузиаст-краевед переводит сканы в текстовый формат.
«Эти материалы, публиковавшиеся более ста лет назад, не должны лежать “под спудом”, — написал исследователь в сопроводительном письме.— Будучи в заточении, владыка Гермоген вел переписку со своими родными и близкими, эти письма сохранились, и автор текста в “Ведомостях” — протоиерей Александр Анисимов — приводит их в своей статье. Благодаря этим документам мы имеем возможность услышать голос владыки, понять, как он чувствовал себя в эти скорбные и страшные дни, как относился к выпавшим на его долю испытаниям».
* * *
Епископ Гермоген Тобольский в Екатеринбургском заточении
Будучи вывезен из Тобольска в ночь на Великий Понедельник, Епископ Гермоген под конвоем красноармейцев был доставлен в Екатеринбург в среду Страстной седмицы, 18 апреля, и томился здесь в тюремном заключении около двух месяцев, до 12-13 июня, когда вместе с несколькими другими узниками, в числе которых находился священник Каменского завода Камышловского уездного округа Петр Корелин, был отправлен обратно по направлению к Тюмени.
За всё время заточения здесь Владыки местом его пребывания был так называемый «подтюремок» — арестный дом, что вблизи Сенной площади, рядом с Симеоновской церковью. В этом неприглядном двухэтажном здании, навевающем на всякого проходящего мимо него чувство невольного страха, для многострадального епископа была отведена одиночная камера № 10, выходящая дверью в особый малый коридор, примыкающий перпендикулярно к главному, но отделённый от последнего глухой дверью и запором. Из трёх комнат, расположенных в этом коридорчике, камера Епископа Гермогена была средней и по величине своей была не более двух сажень длины и 2-2,1/2 аршин ширины. Расположенное в одном из этих смежных помещений, всего лишь за тонкой перегородкой, отхожее место делало спёртый воздух камеры Владыки ещё более ужасным, не говоря уже о том, что великий страдалец, естественно, не мог не слышать производившихся отправлений в этом мерзком месте.
Надзор со стороны администрации был всё время очень строгим, камера постоянно находилась на запоре; пронести можно было только обед, доставлявшийся из местного женского монастыря, воду для чая и, каждый раз с разрешения комиссара, одну-две книжки религиозно-нравственного содержания. Не знавшие пощады и жалости мучители лишили епископа даже возможности пользоваться ежедневной прогулкой, так как, не удовлетворяясь обычными насмешками, комиссар Оплетин в один из первых же дней пребывания Владыки в арестном доме распорядился во время прогулки последнего всех заключённых запереть в камере, выпустив лишь какую-то польку, а затем со всей стражей двора и частью глазевших из камер узников открыто и дерзко потешаться и говорить всякого рода гнусности по адресу гулявшего Епископа Гермогена и его невольной спутницы. Разумеется, при таких условиях Владыке пришлось отказаться от возможности пользоваться свежим воздухом вплоть почти до самого конца заключения.
При всём том Епископу Гермогену через сторожа-старика Семена Борисова удалось установить связь с внешним миром в виде переписки со священником Симеоновской церкви отцом Николаем Богородицким, а через последнего – и с местным Епископом Григорием и с прибывшей из Тюмени делегацией в лице брата Епископа Гермогена – отца-протоиерея Ефрема Долганева, священника Михаила Макарова и присяжного поверенного К.А.Минятова. Из этой переписки, а также из рассказов вышеупомянутых лиц, входивших в общение с многострадальным узником, мы можем судить как о внешней стороне препровождения им томительно долгих двух месяцев заключения, так и о внутренних переживаниях и его настроении за это беспримерно тяжёлое время.
Что же делал и как себя чувствовал этот второй великий Гермоген наших дней в своём заточении?
По словам вышеназванного сторожа-старика, Епископ Гермоген, «как ни посмотришь в дверной глазок, или читал, или писал, или больше молился и пел церковные песнопения».
Читал Владыка по преимуществу Святое Евангелие (в переводе Победоносцева), виденное нами при посещении его камеры на столе, вероятно, привезённое им с собой из Тобольска, и некоторые религиозно-нравственные книги, как, например, «Житие праведного Симеона Верхотурского», о которой он просил отца Н.Богородицкого первой своей запиской к нему, и некоторые другие книги, посланные и возвращённые Владыкой. Кстати сказать, в эти пересылаемые туда и обратно книги вкладывалась переписка в форме небольших клочков и листиков бумаги.
Писал Владыка, прежде всего, объяснительную записку «на все, по возможности, обстоятельства» своего дела, которая, «согласно полученному разрешению», Епископом Гермогеном не позже первых чисел мая по старому стилю была передана в Екатеринбургский областной совет народных комиссаров. Копии этой записки, несмотря на выраженное Владыкой намерение представить её «немедленно» Священному Собору и Патриарху, не оказалось в наличии, но о её содержании отчасти можно судить по другому сохранившемуся и находящемуся в копии в нашем распоряжении документу. Это «Донесение Всероссийскому Церковному Собору и Его Святейшеству… Тихону, Патриарху Московскому и Всея России», — послание, заслуживающее обнародование по важности своего содержания. В этом Донесении, делящемся на четыре части, с одной стороны, встаёт перед нами в своём величии нравственный облик Епископа Гермогена, и как архипастыря, всей своей душой любящего и преданного святой православной русской Церкви, и как дерзновенного пророка, указующего русскому народу всю опасность его настоящего положения и всю ту бездну гибели, в которую он ввергает себя своими безумными действиями; с другой же — сатанинская злоба, коварство и ложь его врагов с особенной силой выделяются на фоне этого спокойно величественного и глубоко захватывающего по своей неприукрашенной трагичности повествования Владыки-мученика о своих злоключениях.
В первой части своего Донесения Епископ Гермоген выявляет своё истинное отношение к бывшему царю и к его семейству. В бытность свою на Тобольской кафедре Епископ Гермоген, по его словам, горько скорбел и плакал о том, что «бывший Властитель Великой Страны со всем своим семейством находится в столь большой скорби», почему однажды просил одного из главных начальников красногвардейцев «позаботиться со своей стороны облегчить эти страдания доставлением необходимых средств существования». Но в этих просьбах Епископа Гермогена, по его заявлению, не было скрыто никаких монархических желаний и вожделений, а заключалась простая и искреннейшая жалость к Божьему Помазаннику как таковому и его семейству, а также непреодолимая, терзающая всю душу жажда не допустить русский народ и больную страждущую родину подпасть под страшный Божий гнев и навсегда гибельное для них проклятие.
Во второй и третьей частях Донесения Епископ Гермоген объясняет многим известные и, вероятно, опубликованные уже условия возникновения обвинений его со стороны советской власти «в агитации против существующей правительственной власти» и «в контрреволюционных замыслах и действиях» и основательно, по пунктам разбирает возводимую на него ложь и клевету.
Четвёртая часть «о документах, взятых у Владыки при обыске», когда письмо одной благочестивой женщины с просьбой молиться о царе за подписью «Мария» и даже с её адресом в тексте письма было истолковано и обнародовано советской властью как «письмо от Императрицы Марии (!?!)», — эти данные показывают, насколько «хватает наглости, лживости, бесстыдства нравственного так извращать явления, — конечно, надеясь на то, что «документ» никто не посмеет рассматривать»… В заключение, Владыка просит Собор и Патриарха оставить его в Тобольске, а пребывание в тюрьме и всякое другое насильственное задержание вне епархии считать за продолжение его служения во вверенной ему епархии.
Что касается способов переправки настоящего Донесения, так и оставшегося, к сожалению, не переправленным по назначению за невозможностью, то оно вместе с письмом к Епископу Григорию сначала было передано отцу Н. Богородицкому через сторожа с сопроводительной запиской от 23 мая следующего содержания: «Дорогой и искренно почитаемый отец Николай! Милость Божия буди с Вами. Сердечно прошу Вас с приложенного при сем донесения моего Свящ. Собору и Свят. Патриарху Тихону поручить какому-либо вернейшему лицу списать пока один экземпляр, который и спрячьте у себя пока. Затем, будьте добры немедленно лично отправиться к Владыке Преосвященнейшему Григорию передать моё подлинное донесение Собору и Патриарху и письмо лично Владыке Григорию с моей просьбой к нему. — Кратко будьте добры сообщить мне слова Владыки Григория.
После всего этого будьте добры дома вновь списать один экземпляр донесения моего (после чего один запрятать у себя), а другой послать по след. адресу: г. Тобольск, Знаменский монастырь, его Преосвященству, Преосвященнейшему Иринарху Епископу Березовскому; прошу послать казенным оплаченным пакетом, приложите и маленькое мое письмо к Преосвящ. Иринарху.
Чтущий и молящийся о Вас Гермоген, Епископ Тобольский».
Епископ Григорий выразил полную готовность переслать Донесение Владыки с надёжным человеком в Москву, о чём и было передано Епископу Гермогену отцом Н. Богородицким, но найти такого надёжного попутчика в виду назревавших общественных событий и прекращения железнодорожного пассажирского движения, не представилось возможности; отправлять же почтой документ такой важности при всюду царившем сыске было слишком рискованно, поэтому Донесение так и осталось на руках у Епископа Григория. По этим же причинам не была переслана копия с Донесения и Епископу Иринарху, хотя она вскоре же была сделана членом из депутации отцом М. Макаровым.
В следующем письме, от 27 мая по старому стилю, выражая благодарность Епископу Григорию «за его готовность послать донесение», Владыка прилагает перечень лекарств и адрес гомеопатической аптеки в Москве и просит купить необходимые для него средства.
Судьба Донесения крайне волновала Владыку Гермогена. Так, в одной не датированной записке он отмечает: «Как жажду знать, что делается с «донесением»!» и, не дожидаясь ответа от Владыки Григория на своё письмо от 23 мая, он 25 мая в коллективном письме на имя отца Н. Богородицкого и прибывшей депутации строит новые планы пересылки по назначению весьма важного для него документа. Вот содержание этого сравнительно длинного письма Владыки: «Глубокочтимым: отцу Николаю, отцу Ефрему (брату моему), отцу Михаилу и Константину Александровичу (Минятову). Будьте добры, сообща прочитайте донесение моё Священному Собору и Святейшему Патриарху. Затем, в письмах я прошу о переписании двух копий донесения, а теперь необходима третья для Тюмени. — Если Вы пообсудите сообща, то, может быть, согласитесь со следующей моей практической мыслью: 1) подлинное донесение и 2) копии его, не лучше ли теперь лично вручить каждому из трёх поистине посланных от Господа ревнителей дел Божиих, и пусть они донесут моё искреннейшее задушевное писание по назначению. Одно лишь опасение, как бы в пути не стали обыскивать (обычное теперь отношение), — тогда и писание может погибнуть, и лицо пострадать, и ко мне усилятся строгости. Если такое опасение напрасно, то, конечно, несравненно лучше вручить (донесение) лицам, присланным, как я верю, от Господа и Божией Матери молитвами Святителя Иоанна Тобольского и Праведного Симеона Верхотурского. Если так порешите, то к Святейшему Патриарху хорошо бы поехать дорогому брату моему отцу Ефрему, в Тобольск — отцу Михаилу, а в Тюмени — Константин Александрович вместе с дорогим и любимым мною отцом Кронидом Олерским и другими глубоко серьёзными и строгими людьми прочитают и рассудят. Первым результатом рассуждения я думаю, возможно (будет) их решение, чтобы в Тобольскую большую комиссию по рассмотрению и выяснению обстоятельств внезапного и жестокого ареста Тобольского Епископа вошли несколько человек от Тюмени и т.п.
Касательно отца Ефрема я опасаюсь лишь за его здоровье в пути, — тогда как сами решите, лучше будет. — Все расходы по поездкам будут возвращены полностью. Кто поедет в Москву, крепко прошу привезти мне гомеопатические лекарства: крайне нуждаюсь в них, сильно болею и был уже действительно при смерти… Болезнь была тяжкая. Если решите вручить лицам, посланным сейчас от Господа, тогда и Владыку Григория сейчас не надо беспокоить, или, если отец Николай уже сообщил ему о моём донесении, тогда лишь попросить Владыку Григория надписать конверт своею рукою и от своего имени, и вручить тому, кто поедет в Москву. Если же отец Николай ещё, как я думаю, не мог успеть передать Владыке Григорию подлинное донесение, тогда и конверт надпишите сами от моего имени с припиской на конверте «в собственные руки». Гермоген, Епископ Тобольский».
Исполнить волю Владыки депутация не имела возможности, так как всякое пассажирское движение к тому времени было уже прекращено, к тому же с каждым днём назревал вопрос о выдаче Владыки на поруки за известную сумму, и члены депутации вынуждены были ежедневно обивать пороги разных канцелярий до тех пор пока, после того как было внесено 10 тысяч условленного залога, они сами не были арестованы в субботу 2 июня по старому стилю. Видеть Епископа Гермогена им, несмотря на постоянные усиленные хлопоты, так и не удалось, что весьма томило как их, так и Епископа Гермогена. По крайней мере, в постскриптум к выше цитированному письму, он пишет: «Ко мне так относятся жестоко, что даже не разрешают свидания с близкими. Это уже что за зверство?!! Доложите об этом Владыке Григорию, если нужно. Епископ Гермоген».
Советская власть об освобождении Владыки на поруки сначала не хотела и слышать, но потом, через несколько дней, после целого ряда мытарств, пережитых депутацией при посещении всякого рода «совдепов», в качестве необходимого условия для перевода Владыки в Тюменский монастырь было предложено внесение суммы, ни более, ни менее, как сто тысяч рублей (!). Весьма характерным по поводу этого полученного Владыкой Гермогеном известия является имеющееся в нашем распоряжении его письмо отцу Н. Богородицкому и членам депутации, — письмо, с неподкупной правдивостью рисующее нам высоту нравственного облика Владыки-мученика и пастырскую самоотверженность. Вот оно:
«Дорогие о Господе отец Николай, отец Ефрем, отец Михаил и Константин Александрович!
Милость Божия буди со Всеми Вами. Узнал, что моё освобождение возможно под условием залога, вернее, выкупа (так как «отданные раз деньги уже не выдаются обратно», как говорят повсюду) в 100,000 рублей!!!
Для меня это, конечно, несметное количество денег. 100 рублей я бы ещё дал из своего старого (теперь, вероятно, его уже нет) небольшого жалования, — даже, пожалуй, до 300 рублей (это последняя грань). Если же паства будет выкупать меня, то какой же я «отец», который будет вводить детей в такие громадные расходы вместо того, чтобы для них приобретать или им дать. Это что-то несовместимое с пастырством. Наконец, я ведь вовсе не преступник, тем более уж не политический преступник со стороны собственно политической среды: в этой среде я вовсе не участвовал. Затем можно ли поручиться, что они, взявши сто тысяч рублей (страшно даже выговорить) вновь не арестуют меня всего через сутки…
Если я «преступник» для них со стороны церковной среды, то перестанут ли они считать меня таковым, сами преступая все правила и законы церковные, вторгаясь в Церковь и вынуждая меня вступать в защиту Церкви. Е.Г.».
В то время, как усиленные хлопоты со стороны депутации мало обещали доброго впереди для Владыки, он сам, несмотря на томительность неизвестности и тяготу своих уз, спешит утешить и успокоить близких ему людей. Нижеследующее письмо являет собой образец несокрушимой твёрдости величавого спокойствия духа в страдальце Владыке, вместе с тем, оно может быть рассматриваемо как последнее архипастырское назидание своей «благоговейно любимой (им) незабвенной пастве», равно как и для каждого из нас оно служит неоспоримо убедительным подтверждением того, как неизмеримо много мощи и силы духовной может выявить в себе верный раб и слуга Христов при самых тягостных условиях своего существования.
Вот содержание этого в высокой степени поучительного для нас послания этого «второго Павла» нашего многоскорбного времени:
«Дорогие о Господе! Утеши, обрадуй и возвесели Вас Господь! Вновь всей душой молю, не скорбите обо мне по поводу заключения моего в темнице. Это моё Училище духовное. Слава Богу, дающему столь мудрые и благотворные испытания мне, крайне нуждающемуся в строгих и серьёзных мерах воздействия на мой внутренний духовный мир…
Вместе с тем эти видимые и кажущиеся весьма тяжкими испытания составляют, в сущности, естественный и законный круг условий и обстоятельств, неразрывно связанных с нашим служением. Прошу лишь святых молитв Ваших, чтобы перенести эти испытания так, как от Бога посланные, с искреннейшим благочестивым терпением и чистосердечным благодарением Господу Всемилостивому, что: 1) сподобил пострадать за само служение, Им на меня возложенное, и 2) что сами страдания так чудно придуманы (хотя совершаются врагами Божьими и моими) для внутреннейшей, сокровенной, незримой для взора человеческого «встряски» или потрясения, от которых ленивый сонливый человек приходит в сознание и тревогу, начинает трезвиться, бодрствовать не только во внешнем быту своём, но, главное, в своём быту внутреннейшем в области духа и сердца; от этих потрясений (между жизнью и смертью) не только проясняется внутреннейшее глубокое сознание, но и усиливается и утверждается в душе спасительный страх Божий – этот чудный воспитатель и хранитель нашей духовной жизни… Посему, воистину – слава Богу за всё… Если Господу угодно и Он поможет Вам сделать что-либо для возможности вскоре вновь вступить в служение, слава и великое благодарение Господу, а если нет, то да будет Его Премудрая Святейшая Воля и промышление. Если не поедем вместе, то напишу всё подробно в Тобольск 1) по Архиер. Дому, 2) привет съезду и проч. Еп. Гермоген».
Второе, одновременно с только что цитированным, пересланное письмо, где Владыка пишет по вопросу о приобщении Святых Таин и своих молитвенных переживаниях, о чём мы будем иметь возможность повествовать в своём месте – при описании молитвенного подвига Владыки, – заканчивается следующими словами, показывающими, что Владыка в своём заточении постоянно помнил и стремился к вверенному ему служению и пастве: «Конечно, все скажут и я скажу, что, надобно к делу и служению. Подай, Господи… – Сего так весьма жажду, но когда Господь отверзет двери… Слава Богу, что Вы прибыли: я несказанно счастлив, что возобновилось общение со святою, благоговейно любимою и незабвенною паствой. Е. Гер.».
Между тем хлопоты депутации начали как будто увенчиваться успехом, областной «совнарком» вступил на путь торга и, постепенно уменьшая запрошенную сумму, снизил её до 10 тысяч. Деньги при помощи местного духовенства были получены от одного из коммерсантов – Д.М.Патрушева – и внесены по назначению, в чём была получена квитанция за подписью комиссара Хохрякова. Квитанция хранилась у членов депутации, а точная копия с неё, сделанная на оборотной стороне именной визитной карточки К.А. Минятова, была передана на хранение отцу Н. Богородицкому. Но и в данном деле только лишний раз обнаружилось обычно свойственное деятелям большевизма коварство и ложь их слов и обещаний, – получив условленную сумму, совнарком и не думал об освобождении Владыки. Члены депутации, будучи поражены таким дерзким нахальством лицемерия и лжи тех, кто, как бы то ни было, выдавал себя за правительственную власть, после этого при своих посещениях членов совнаркома естественно должны были терять самообладание, и в беседах действия представителей большевистской власти иногда называть и характеризовать надлежащими именами и словами, тем более, что комиссар Чутцкаев будто бы был ранее товарищем К.А. Минятова по университету. В конечном итоге переговоров все члены депутации, уйдя в совнарком в субботу, 2 июня по старому стилю, больше не возвратились на свою квартиру, и все попытки со стороны Епископа Григория узнать через своего ключаря, куда тюменская депутация помещена на заключение или переправлена, остались тщетными.
Епископ Гермоген, от которого старались пока скрыть до выяснения обстоятельств дела арест членов депутации, не получая известий ни от них, ни о них, начал беспокоиться и томиться неизвестностью о их местонахождении и судьбе.
«Дорогие мои о Господе, где Вы и что с Вами?» – спрашивает он в записке, датированной пятницей, а в воскресенье 3-го в письме на имя отца Н.Богородицкого он просит: «Если есть что от наших страдальцев из-за меня, то принесите». Ответить что-либо определённое не представлялось возможности. Между тем проходят ещё два томительно длинных и мучительных по своей неизвестности дня, и в душе Владыки начинает зарождаться тягостное чувство подозрения об истинном положении дела.
«Дорогой отец Николай, – пишет Владыка в 8 часов вечера во вторник, 5 июня: я сильно стал беспокоиться за моих гостей и ходатаев, что-то уж много дней о них нет никакой весточки. Боюсь прямо, как бы их не арестовали из-за меня непотребного. Ради Бога, напишите два лишь слова сейчас. Успокойте меня… Будьте добры при всех трудностях посетите наших, ибо я не на шутку обеспокоен».
Некоторое успокоение в данном деле Владыка получил при известии, что по наведённым справкам в числе заключённых в Екатеринбурге членов депутации не значится, что давало повод верить распространявшимся предположениям и слухам, будто бы те отправлены в свой город, как надоевшие комиссародержцам своими неотступно настойчивыми просьбами. На самом деле, как и где были арестованы члены депутации, куда отправлены, живы ли и где в настоящую пору находятся – никто из местных жителей, кроме самых разноречивых слухов и гадательных предположений, сказать ничего не может. Надеемся, что если Господь судил им положить души свои в настоящем самоотверженном подвиге тягостного предстательства и исповедничества пред навуходоносорами наших дней и, подобно библейским трём отрокам, быть вверженными наряду со своим «пастырем добрым» в ту «пещь» мук и терзаний, на какие способно только осатаневшее сознание и сердце служителей современного нам Ваала, то милосердный Господь, которому они всю жизнь свою служили и за верного служителя которого они и жизнь свою отдали, увенчает и сопричтёт их к избранному стаду небесных друзей Своих, а братья и сотрудники земного поприща в назидание потомству не замедлят возвеличить и их память… Кстати сказать, в нашем распоряжении имеются оставшиеся после отца Ефрема две тетрадки: а) исповедание окаянного грешника и б) Черновые письма и заметки, которые бытописателю его жизненного подвига могут дать благодарный материал для характеристики этой, по-видимому, редкостно светлой в наши дни личности, усвоившей себе, судя по записям, по преимуществу первые три заповеди блаженства.
Что же касается двух прочих – отца Михаила Макарова и К.А. Минятова, то, хотя и с ними пришлось иметь всего лишь несколько встреч, но чувствуется, что и безотносительно к настоящему их святому подвигу они заслуживают быть выделенными и отмеченными, первый – как идейный, скромный, но и дерзновенно мужественный, заслуживающий, вернее, располагающий к сердечности и любовному отношению «добрый пастырь», второй – как крупный и искусный пловец по бурному морю столичной жизни и, вместе с тем, и среди шумных дел своего делания на торжество условной правды человеческой всегда помнящий о безусловной правде Божией и о «тихом пристанище» под кровом общей матери людей – святой Церкви.
По отзывам лица, имевшего возможность по обязанностям службы ежедневно наблюдать дневные труды Владыки Гермогена в заточении, кроме чтения и письма он или молился, или распевал духовные песнопения. Если последнее, по замечанию Апостола (Иакова 5 ст.) и данным общечеловеческой психологии, свидетельствует о «благодушности» настроения Владыки и среди ужасной обстановки тюремного заключения, то постоянная и усиленная молитва его может быть рассматриваема как естественная, привычная потребность его ума и сердца, в особенности в эти лютые дни скорби, и как источник, из которого Владыка черпал и до последнего вздоха измученной груди своей хранил в себе и это благодушие, и ту благостную любовь ко всем, и ту примиренность с судьбой своей, и ту покорность, самопреданность и благодарение Господу и Его Воле, а вместе со всем этим и стремление к выполнению своего архипастырского служебного долга, и заботе о своей «благоговейно любимой и незабвенной пастве», – словом, всё то, что и при беглом анализе могут дать сохранившиеся и находящиеся в нашем распоряжении, хотя и отрывочные, тем не менее, неоценимо ценные строки его писаний.
Вот случайные, но весьма характерные строки для свидетельства о неизменном молитвенном настроении Епископа Гермогена в одном из его писем: «Я почти каждый день бываю на литургии в храме угодника Божия Симеона, Верхотурского Чудотворца. Каким образом? Во время звона мысленно у жертвенника поминаю всех всегда мною поминаемых живущих и почивших. После звона «во вся» произношу: «Благословенно Царство» и затем всю литургию до отпуста, и замечательно, что «Достойно и праведно» мне весьма часто удавалось петь или произносить, когда звонят «к Достойно» в каком-то храме, вероятно недалеко, – звон отчётливый, довольно громкий…».
Так, посредством занятий письмом, чтением, молитвой и, разумеется, размышлениями, коротались страдальцем Владыкой томительно длинные дни заточения. Несмотря на ужасные условия тюремной обстановки и тягостную неизвестность будущего, он был бодр духом и благодушно покорён этому новому испытанию от Господа. Он был всем доволен, сердечно благодарил за те хлопоты и работы, которые имели место по отношению к нему со стороны почитателей его личности и славного подвига, и даже старался и в условиях тюремной жизни благотворить другим – так, он постоянно пересылал из тех небольших средств, которые были в его распоряжении, по несколько рублей для раздачи нищим, и даже просфоры, посланные ему, он, в свою очередь, передавал кому-либо из своих почитателей…
Единственной, кажется, настоятельной заботой для него было – это приобщиться Святых Таин. Мысль о возможности совершения этого Таинства ещё вскоре после Пасхальной седмицы подал в одной из записок отец Н. Богородицкий. Вот какие строки по этому поводу мы находим в цитированном выше письме от 27 мая:
«Вашу радостнейшую, истинно пасхальную весть о возможности ходатайствовать для меня или 1) выхода в храм (что несравненно лучше при всех обстоятельствах) для причащения святейших Христовых Таин, или 2) прибыть Вам ко мне со святейшими Тайнами. В последнем случае возьмите, будьте добры, книжку для совершения таинства исповеди: я исповедуюсь у Вас. Нужен канонник накануне. В среду (отдание Пасхи) весьма желательно. Помоги Вам Господь устроить. Я буду просить через Тюремного Комиссара. Если разрешит, то я могу постоять в придельном алтаре, или ризнице и т.п. Даже могут принести от Владыки какую-либо старенькую архиерейскую мантию, омофор…».
Разрешение на причащение Святых Таин в камере последовало лишь около Троицы. В этот день Владыка послал отцу Н. Богородицкому следующее письмо:
«Дорогой и незабвенный о Господе о.Николай! Взаимно с искреннейшей радостью приветствую Вас с великим и превожделенным праздником Живоначальной Троицы и наступающим праздником особо Духу Святому. Слава Богу, мне разрешено принять Вас завтра 1) совершить таинство и 2) молебствие. Может быть, Вы передадите или сами принесёте покров для стола, чтобы приготовить всё для святыни; может быть, у Вас в храме найдётся маленькая иконка Святой Троицы или Сошествия Святого Духа. Я приготовлюсь, при помощи Божией, к исповеди и Святому Причащению. У Вас, вероятно, нет отдельного свободного экземпляра службы в святую Пятидесятницу с каноном, стихирами и проч. Тогда я общую дома отслужу утреню, и правило всё прочитаю. Известите, в котором часу ждать Вас, или, собственно, Самого Господа в Его Божественном таинстве. Любящий Вас о Господе – Тобольский Епископ Гермоген. Воскресенье Святой Пятидесятницы».
На завтра, в день Святого Духа, по окончании утрени, отец Н. Богородицкий, взяв Святые Дары, вместе с пишущим эти строки и ещё двумя лицами из клира отправились в тюрьму. Епископ Гермоген, уже давно ожидавший и приготовившийся к таинству, был несказанно рад нашему приходу. По облачении его в принесённые нами мантию и омофор началось таинство исповеди в его камере.
Мы, трое певцов, будучи запертыми в межкамерном коридоре, не могли не слышать тех беспрестанных слёз и воздыханий, которыми сопровождалось таинство исповеди. После причащения началось пение молебнов Пресвятой Троице, Богородице, Николаю Чудотворцу, Святителю Иоанну Тобольскому и Праведному Симеону Верхотурскому. Владыка Гермоген всё время пел своим приятным и сильным для его возраста тенором. При молебне разрешено было присутствовать и другим узникам, в числе которых нам удалось заметить Петра Корелина и князя Львова, бывшего Председателя Совета Министров. По окончании служения умилённый и растроганный Владыка, детски радуясь, благодарил нас за труды и, несмотря на усиленные отказы, заставил бывшего в числе нас регента «для раздачи певчим взять несколько рублей…».
Из отрывочных бесед, в которых Владыка благодарил дивно промышляющего о нас Господа, помнятся следующие его слова о своём положении: «Это разве тюрьма?! Вот апостол Павел был заключён, то тюрьма! А это, благодарение Господу, училище благочестия». Н. Богородицкий ещё некоторое время беседовал с Владыкой о своих приходских делах, планах и намерениях. Наконец, обласканные, благословлённые, напутствуемые самыми лучшими благопожеланиями Владыки мы расстались с ним и, как оказалось, навсегда.
На другой день было получено следующее письмо:
«Дорогой и искренно почитаемый о Господе отец Николай! Благоговейные и спасительные настроения, дарованные нам вчера от Господа Духа Утешителя, ещё хранятся в душе, хотя и не в такой степени по причине немощей наших… Вчера я узнал о сооружении Вами придела в честь и память Великого и Преславного Угодника Божия Серафима, но не мог решить, как отнестись к этому строительству. Теперь же я решил в память моих дорогих родителей Архимандрита Иннокентия и Варвары пожертвовать на устроение придела при Вашем храме или где Вы решили 240 рублей. Прошу записать поимённо, кем сделано пожертвование: Архимандритом Иннокентием и Варварой. Затем, чтобы вскоре Вам иметь в распоряжении хотя бы половину этой суммы (её пришлют из Тобольска), прошу Вас взять в дело 80 рублей (оставшиеся от госпожи Лазаревой) и… 40 рублей от брата. Прошу ради Бога исполнить. Ещё напишу. Е.Г. 12 июня 1918 г.».
Но больше написать Владыке не удалось, так как на следующий день, около 4-5 часов, он был увезён неизвестно куда, как оказалось впоследствии, в пределы своей епархии, где обрёл свою мученическую кончину.
Молитвами нового страстотерпца и мученика, Господи Иисусе Христе, помилуй и спаси нас грешных. Аминь.
Екатеринбургский Епархиальный миссионер-проповедник,
протоиерей Александр Анисимов
Источник: Тобольские епархиальные ведомости. 1 (14) — 10 (23) января 1919 г. № 1–2.