«Наступает минута, когда душа почти не чувствует себя прежнею, не узнаёт себя: она ли в Господе, Господь ли в ней, она ли приняла Господа под кров свой, Он ли ввёл её в чертог Свой украшенный! “Где я, Господи! Хорошо нам здесь, Господи!” — готова она в умилении воскликнуть. Она чувствует себя восхищённою в неведомый ей доселе мир блаженства. В окружающих, разделяющих с ней Божественную Трапезу, видит не прежних обыкновенных людей, а ангелов, подобно ей преобразившихся существ; во взгляде каждого она читает тихую улыбку блаженства и довольства, и все становятся ей милы, как и она сама себе. Одного она теперь желает: чтобы эта Св. Вечеря любви, единения с Небесным Отцом и всеми людьми никогда не прекращалась. И припомнится ей в это время молитва Спасителя: “Да вcи мы едино будут, якоже Ты, Отче, во мне Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут…” (Ин. 17, 21)». Это строки из дневника 22-летнего студента Казанской духовной академии Василия Харитонова, уроженца Саратовской губернии, будущего схииеромонаха Феодосия, старца Карульского.
Преподобный Силуан Афонский, великий старец Святой Горы, более или менее известен, наверное, большинству верующих воцерковленных людей; но мало кто знает, что по соседству и одновременно с ним нес свой подвиг другой подвижник и наставник, другой русский афонит, почти ровесник и почти земляк преподобного Силуана. Они происходили из соседних губерний: Силуан (Семен Антонов, 1866-1938) — из Тамбовской, Феодосий (Василий Харитонов, 1869-1937) — из нашей, Саратовской, из села Бобылевка Балашовского уезда. И оба, что интересно,— из простых крестьян.
Отец будущего старца Феодосия Василий Матвеевич Харитонов был хозяином зажиточным, имел мельницу, пользовался уважением крестьянской общины — его избирали и приходским старостой, и волостным старшиной. Живой портрет Василия Матвеевича мы находим в дневниковой записи его сына, на тот момент уже студента Казанской академии, только что получившего весть о кончине отца:«В обращении с нами родитель не был слаб, но более строг, поэтому мы больше слушались его, а любили исподтишка, если так можно выразиться, не обнаруживая ему так детские ласки, как матери. Но вот он иногда начинал всячески ласкать нас, а мы… почему-то не смели смотреть на него прямыми детскими глазами, а всё как будто старались скрыть свое лицо, как птичка свою головку под крылышко. Тогда он, бывало, вздохнет и скажет грустно: “Удивительно, что это они не льнут ко мне, диви, уж я <ли> их не люблю!”. Тогда я не понимал всей грусти, неудовлетворенности родительского любящего сердца, не получавшего ответа. Ах, зачем я тогда… ему не улыбался, зачем не обнимал своими руками его шеи!».Мать будущего афонского старца Гликерия Авдеевна отличалась сердечной добротой и мягкостью и, случалось, защищала детей от строгости отца. Василий был младшим из пяти детей Харитоновых. Сподвижник и ученик старца афонский иеромонах Никодим (Мушкарин) в своем биографическом очерке о наставнике пишет — видимо, с его слов: «В семействе все свято хранили послушание — во-первых, к отцу, а затем и к старшему брату, а потому и в доме всегда сохранялся ненарушимый мир и тишина». Исконный уклад крестьянской семьи дал Василию бесценный опыт и закалку, пригодившуюся затем в монашеской жизни.
Вася прекрасно учился в церковно-приходской школе, и священник Иоанн Кедров убедил его родителей, что младшего стоит отдать в Балашовское духовное училище: это была ступень к семинарии, главным образом для детей из духовного сословия, но принимали в ограниченном количестве и иносословных. Они, в отличие от «своих», должны были за обучение платить. Но способного мальчика из Бобылевки, прекрасно читавшего и по-русски, и по-церковнославянски, приняли на казенный кошт. В 1884 году 15-летний Вася Харитонов, успешно окончил училище и был переведен в Саратовскую духовную семинарию, которую тоже окончил первым учеником. Уже тогда в нем проявились задатки будущего пастыря, наставника. Уже упомянутый здесь иеромонах Никодим (Мушкарин) рассказывает, как ждали семинариста Васю, приезжавшего в родное село на каникулы, малые крестьянские дети. Предвосхищая методики будущего — обучение серьезным вещам через игру, юноша создавал из них своего рода духовную общину: дети собирались на общую молитву, каялись в грехах, все вместе молились за согрешившего — а потом точно так же, вместе, играли в прятки, жмурки и горелки. В играх Василий забывал о своем «солидном» возрасте и становился таким же, как его «паства».
В 1890 году выпускник Саратовской семинарии Василий Харитонов становится студентом Казанской духовной академии. Именно к казанскому периоду относятся и его переписка со святителем Феофаном, затворником Вышенским, и поразительный дневник — записи, говорящие о глубокой и радостной духовной жизни, о теплой и животворной вере этого юноши.
«Чем дороже становится для тебя все святое, тем больше страдаешь, когда откуда-нибудь появится сомнение в истинности твоих святых убеждений. Отец небесный, как смущается душа моя, когда облако сомнения застилает Тебя от ее сердечного ока! Без Тебя она чувствует себя погибающею среди волн бушующего моря. Как утопающий хватается бессознательно за былинку, так и душа, очутившись в головокружащей бездне сомнения, мятется, как за былинку хватается, ищет всякую мысль, которая привела бы ее к Тебе. И как забьется от радости сердце, какая детская улыбка показывается на устах, когда выплывает из бездны сомнения душа и мыслью и сердцем опять утверждается в Тебе. Тогда, согретая любовью и блаженная, она созерцает Тебя, как дитя на лоне своей матери».
Письмо святителя Феофана от 15 декабря 1893 года говорит об обете, который уже принят молодым корреспондентом святителя: «Богу себя посвятить в иноческой жизни». Но постриг состоялся позже, в 1896 году, когда Василий Васильевич, после полуторагодовой службы надзирателем в родной Саратовской семинарии, преподавал в другой духовной школе, Таврической, в Симферополе. В постриге он получил имя Феофан — в память мученика Феофана Сигрианского. До прославления другого Феофана, русского, было еще далеко: но совпадение имен можно считать промыслительным. Всю свою оставшуюся жизнь иеромонах Феофан — затем, в схиме, Феодосий — следовал завету Вышенского Затворника: «Возьмитесь за сей труд — стоять вниманием пред Господом и всякое дело делать пред очами Его и как бы по мановению Его. Как навыкнете сему, тогда мало будете иметь нужды в указаниях со стороны, ибо внутри будете иметь указателя и верного и неотступного»(письмо Василию Харитонову от 1 ноября 1893 года)
За крымским последовал последний российский период в жизни иеромонаха Феофана —служба в Вологодской семинарии. Именно зтам он сближается со священником Александром Баданиным — известным на весь русский Север смиренным молитвенником, неустрашимым правдолюбцем и прозорливцем (ныне он прославлен как местночтимый святой Вологодской епархии). «Отцы Феофан и Александр, встречаясь друг с другом, преисполнялись духовной радости и беседовали как дети»,— говорится в книге воспоминаний «Молитвенник к Богу усердный», изданной в 1916 году Троице-Сергиевой лаврой.
Из Вологды иеромонах Феофан уехал на Афон. По свидетельству иеромонаха Никодима (Мушкарина), путь отца Феофана на Святой Горе оказался непростым. Видя в себе неукрощенные страсти гнева и осуждения, он пытался смирить себя через послушание суровому и жесткому старцу Лукиану; не выдержав его воспитания, уходил и пробовал жить в одиночестве, потом, убедившись, что и одиночество от страстей не лечит, возвращался к старцу. Потом поменял еще несколько общежительных келий и наставников, но нигде не находил удовлетворения. Наконец, он духовно сблизился с иеросхимонахом Игнатием, болгарином, и тот постриг его в схиму с именем Феодосий. Иеросхимонах Феодосий поселился на Карулях — это скалистый берег моря, где на уступах скал гнездятся крохотные келии подвижников-исихастов.
Старец Феодосий подвизался на карульских скалах до самой своей смерти, до 1937 года. Он пользовался большим духовным авторитетом на Святой Горе. Его позиция оказалась решающей в спорах об имяславии (ереси, отождествлявшей имя Божие с Самим Богом) и о переводе годового круга богослужений на новый стиль. Для своих учеников и послушников старец был своего рода духовным хирургом, способным вскрывать потаенное,— болезненные подчас «операции» приносили затем огромное облегчение и духовную радость (об этом также вспоминает иеромонах Никодим). Предсмертный «Молитвенный дневник» старца Феодосия — чтение весьма трудное для нас, далеких от исихастской практики, но и нам полезное: перед нами пример великого труженика, изо дня в день отсекающего от своей души все то, что мешает ее жизни со Христом. В первую очередь — осуждение, раздражение и гнев, каким бы справедливым он ни представлялся. «В подвиге молитвенном,— пишет старец,— особенно нужно памятовать притчу Христову о мытаре и фарисее и держать в сердце внушаемое ею христианское чувство смирения и не осуждать ближних».
А завершить рассказ о нашем земляке, святогорском подвижнике, мне хочется другой цитатой, не из афонских времен, а из вдохновенной молодости, из казанского академического дневника:
«О себе скажу, что, желая знать все живущее, я ищу в нем не знания каждого отдельного существа, а отношения его к Тому Непостижимому, которое, мне кажется, живет во всем. От шумящего моря я хотел бы получить… Не то что получить, а усилить что-то великое во мне, сродное с волнующимся и спокойно сияющим морем. От высоко парящих звезд я хотел бы научиться той чистоте, которую они внушают мне. Тот беспредельный надзвездный мир света притягивает меня к себе…
Ласкаемая ветром травка, распускающийся на солнце цветочек, живо, радостно прыгающее молодое животное будят в душе радостную улыбку и сердцу говорят о неведомом источнике блаженства. Но больше всего занимает меня человек и в особенности более открытая для меня собственная моя душа. Что это она: то исполняется радостью, то о чем-то грустит, то хочет забыться, то все наблюдать?.. Зачем она вздохи свои направляет кверху, чего она ждет от неведомого ей надзвездного мира? Так хочет она воспарить горе и там Кого-то обнять и Кем-то обняться, более того, соединиться с Ним».
При подготовке статьи использованы научные публикации священника Николая Солодова в журнале «Труды Саратовской православной духовной семинарии»