Официальный сайт Балашовской Епархии
Балашовская епархия
По благословению епископа Балашовского и Ртищевского Тарасия

Архиепископ Александр (Тимофеев) возглавлял Саратовскую кафедру семь с половиной лет, с 1995 по 2003 год, и за этот недолгий срок успел сделать многое. Но с течением времени вспоминаются не столько труды, сколько то, что оставил он в сердце тех людей, рядом с которыми служил Богу. Своими воспоминаниями о владыке с читателями нашей газеты поделились священнослужители и сотрудники епархиального управления.

Протоиерей Сергий Штурбабин, ректор Саратовской православной духовной семинарии, настоятель храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» г. Саратова:

— В первый раз я увидел владыку Александра, когда он приехал осматривать здание семинарии. Она тогда располагалась на улице Волжской — сейчас в этом здании находится епархиальное управление. Я только что был зачислен на первый курс, а о назначении нового архиерея узнал из журнала. Владыка был крайне удивлен нашими стесненными условиями и сказал: «Смотрите, ребята, до Нового года у вас будет, как в Москве, а после Нового года — лучше, чем в Москве». Он перенес сюда свой кабинет и приемную, семинарская и епархиальная жизнь стали протекать в одном месте.

Через месяц-­полтора уже были видны изменения: улучшилось питание, в общежитие закупили необходимую мебель. Преподавательский состав был усилен выпускниками Московской духовной академии, возник институт дежурных помощников — и у студентов достаточно быстро подтянулась дисциплина. Если раньше был один инспектор на всю семинарию, то теперь начались ежедневные дежурства, владыка ставил на них и молодых выпускников академии, и заслуженных протоиереев. Все менялось с оглушительной скоростью, и через полгода семинарию было уже не узнать.

Владыка периодически проводил встречи со студентами, как с отдельными курсами, так и со всеми вместе. Персонально к нему вызывали только в случае серьезных нарушений дисциплины, это была последняя мера воздействия перед окончательным решением вопроса. Несмотря на то что он каждый день был в семинарии, мы его побаивались и трепетали — он производил на меня впечатление громадной скалы, которая возвышается над всей семинарской жизнью и жизнью епархиального управления.

Наш архипастырь открылся мне с другой стороны, когда я уже был студентом МДА. У него были тяжелые заболевания сердечно-­сосудистой системы, которые трудно переносить в жарком саратовском климате, и он время от времени на несколько дней уезжал к себе домой, в Сергиев Посад. Я и еще несколько студентов из Саратова приходили помогать ему по хозяйству — работали мало, а кормил он нас всегда хорошо, сам накрывал на стол, заваривал чай, делал бутерброды. Мы подолгу беседовали: он рассказывал нам о своей студенческой молодости, о тех моментах жизни Церкви, которые нам, студентам, тогда еще не были ясны и понятны. Мы узнали его как чуткого, доброго и ранимого человека. Но в рабочих отношениях он требовал неукоснительного выполнения поручений, ратовал за дисциплину и четкую субординацию. Владыка не любил в людях нерешительность и вытекающую из этого непродуктивность. Если человек с решимостью брался за какое-­либо дело, но допускал ошибки — это прощалось.

Он учил нас послушанию и сам четко держался линии полного послушания Синоду и Патриарху. Несмотря на то что освобождение от высоких постов председателя синодального Учебного комитета и ректора МДАиС казалось ему несправедливым, он говорил: прав или не прав вышестоящий, главное — выполнять поручения, которые не идут в разрыв с собственной совестью и евангельским учением. За все остальное каждый ответит сам на Страшном суде.

Помню, с каким упоением владыка рассказывал нам о детских впечатлениях, которые на него произвела Троице­-Сергиева Лавра. Вместе с остальными паломниками ему пришлось ночевать на полу в трапезном храме, и такое аскетичное паломничество уже тогда сформировало решимость стать священнослужителем. Он считал, что лучше всего укореняется то, что посеяно в раннем возрасте, и рекомендовал мальчиков, пусть и совсем маленьких, привлекать к церковным послушаниям — хватает сил поднять кадило и донести его, значит, уже можно помогать на службе.

Протоиерей Димитрий Усольцев, настоятель Серафимовского храма Саратова, секретарь Ученого совета, преподаватель СПДС:

— Владыку Александра я впервые увидел на благодарственном молебне в Троицком соборе — я тогда перешел на третий курс семинарии и нес послушание иподиакона. Он был величественным человеком в хорошем смысле этого слова, в нем не было ничего напускного, он шел, и было видно, что идет архиерей.

Семинария только-­только начала функционировать после тридцатилетнего перерыва, и благодаря его опыту управления духовными школами в ней произошли колоссальные изменения. Мне кажется, она бы никогда не стала той семинарией, которая есть сейчас, если бы не труды владыки Александра. Учебу он называл премудростью, трепетно относился к качеству образования. Он старался, чтобы наши иподиаконские послушания не мешали занятиям. Если нужно было пойти, к примеру, что­то сделать в ризнице, а в это время шла лекция, то всегда отправлял на лекцию: «Идите, учите премудрость». В семинарии он видел не просто институт, который дает знания, — не меньшую роль играло и воспитание. Он всегда был открыт для студентов, с ним можно было безбоязненно поделиться своим мнением, задать любой вопрос. Он шел навстречу и никогда не отказывал в добром совете, а если видел в человеке какой­то потенциал, то помогал раскрыть его.

К середине 90‑х в Саратовской епархии не было ни одного монастыря, не было примера монашеской жизни. В 1997 году Свято-­Никольский храм Саратова был преобразован в мужской монастырь. Некоторые из выпускников Московской духовной академии, которых владыка Александр приглашал читать лекции, приняли здесь монашество. Для семинаристов это тоже было важным моментом — увидеть, как происходит монашеский постриг, проникнуться этим внутренним деланием.

Владыка — пример истинного монаха. Он был глубоко церковным человеком, с него хотелось брать пример. Он посвятил Церкви всю свою жизнь. Был погружен в работу — мог пробыть в кабинете целый день. Был строг к себе и к окружающим. Ученый совет семинарии при нем был многочасовым рабочим действом, всё разбиралось от и до. Если была какая­то проблема, ее можно было озвучить и обязательно получить решение.

Меня удивляло, как при такой занятости и объеме работы он помнил какие­то частности, например, семейные даты некоторых священно­служителей, интересовался у многих, как семья, как родители. Это было очень приятно и трогательно.

В общении он был очень интересным, эрудированным человеком, но при этом никогда не подавлял собеседника, и со студентом, и с преподавателем разговаривал как с равным. Корректный, дипломатичный, с тонким чувством юмора. Конечно, в кабинете он был администратором. Его иногда упрекали за излишнюю строгость, но если он считал, что то или иное решение необходимо для Церкви, то он его принимал — он был человеком Церкви. Во время богослужения всегда был сосредоточен на молитве, не позволял себе лишних эмоций. Если кто-­то ошибся, никогда не кричал и не ругался, все замечания спокойно делались после службы. В последние годы жизни ему уже было тяжело служить, но он до последнего совершал Литургию.

Когда я поступал в МДА, врач на медкомиссии спросила, откуда я приехал, а узнав, что из Саратова, сразу вспомнила про владыку Александра. И впоследствии преподаватели, узнавая, что я из Саратовской епархии, очень тепло отзывались о владыке и просили передать поклон.

Однажды мне было поручено записать на камеру несколько лекций по Новому Завету. Я, тогда уже молодой священник, студент академии, очень ревностно к этому отнесся, начал искать интересные научные факты, которые, с моей точки зрения, помогли бы человеку осмыслить атмосферу евангельской истории. Когда владыка посмотрел записи, то сказал, что людям нужно больше говорить о Христе, о Его жизни, о том, как она соотносится с нашей. «В центре нашей жизни всегда должен быть Христос» — этому поучению владыки я стараюсь следовать до сих пор.

Михаил Олегович Орлов, декан философского факультета СГУ им. Н. Г. Чернышевского, руководитель отдела религиозного образования и катехизации Саратовской епархии:

— Когда в 1995 году владыка Александр прибыл в Саратовскую епархию, я еще учился в школе. Помню, как после воскресной службы в храме в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали», прихожанином которого я тогда был, объявили, что новый архипастырь будет служить в Троицком соборе благодарственный молебен. Конечно, я туда пошел. Народу было не очень много, но собралось все саратовское духовенство. Меня поразило, что священнослужители были в облачениях разного цвета — зеленого, голубого, белого, золотого, красного. Я тогда подумал, что это такой обычай, когда встречают архиерея, вот такое детское впечатление.

Всю службу я, кстати, записал на диктофон. Владыка Александр читал Евангелие — медленно, плавно проговаривая каждое слово. Потом он обратился к духовенству со словом — его проповеди всегда были достаточно сложные, витиеватые. Мне запомнилась одна его фраза, она была оттенена паузой в начале и в конце: «Легких времен не бывает». Я думаю, что эти слова отражают жизнь Церкви на протяжении всей ее истории. Владыка Александр — последний архиерей ХХ века в Саратовской епархии, а ХХ век был для Русской Церкви веком мученичества и гонений. Необходимость держать оборону в этом мире, невероятно враждебном к Церкви, — наверное, это тот самый оттиск, который присутствует в судьбе и образе отношения к жизни владыки Александра.

Я посещал воскресную школу Троицкого собора, и на следующее лето во время всенощной на праздник апостолов Петра и Павла старший иподиакон владыки — ныне протоиерей Алексий Кузнецов, он служит в Волгоградской епархии и был, к слову, последним иподиаконом владыки Пимена (Хмелевского) — представил меня архиерею. Молодежи в храмах тогда было немного, и меня пригласили в иподиаконский состав. Я, конечно, сразу согласился — это была прекрасная возможность лучше узнать круг богослужений всего церковного года, увидеть полноту архиерейской службы. Когда служил владыка Александр, в алтаре наступала абсолютная тишина — священники и диаконы, которые порой любили в храме что-­то обсудить, в его присутствии замолкали, чувствовался трепет. Владыка во время службы никогда ни с кем не разговаривал.

Великий покаянный канон преподобного Андрея Критского он всегда полностью читал сам, на это уходило около часа. Я пытался сделать запись — но одной стороны кассеты хватало только до 9‑й песни, так как владыка читал медленно, вдумчиво. Мне казалось, что если попрошу владыку сделать хорошую полноценную запись, то он вряд ли одобрит. Однажды он рассказывал, как один студент Московской семинарии пытался записать хор Лавры под управлением отца Матфея (Мормыля). У него что-­то не получилось, и отец Матфей был раздосадован, сказал, что зафиксировать звучание хора невозможно, никакая запись этого не передаст, и воспринимать это можно, только присутствуя на службе.

В 1999 году я стал старшим иподиаконом. Каждую пятницу приходил к архиерею на прием, он задавал вопросы. Владыка всегда старался быть в курсе всех дел. Бывало, рассказывал о своей жизни, делился своими рассуждениями на совершенно разные темы — у него был широкий кругозор. Он часто вспоминал академию — и студенческие годы, и ректорские. Вспоминал с грустью, с тоской.

Из его рассказов мне особенно запомнился такой эпизод: после того как владыку возвели в сан архиепископа, его пригласил к себе уполномоченный по делам религий. После поздравлений он предложил архиерею выбрать себе подарок. Уполномоченный предполагал, что владыка попросит машину — «Волгу», например, а он попросил… увеличить набор в Академию на двадцать человек.

Я тогда не очень понимал, в чем тут подвиг, но сейчас, занимаясь образовательной деятельностью, ясно вижу, насколько это даже в настоящее время трудно — получить бюджетные места на какие­-то направления. А в те годы каждый шаг в вопросе церковного образования давался с неимоверным трудом и встречал сопротивление со всех сторон — такое у меня сложилось впечатление, исходя из рассказов владыки Александра.

Центром епархиальной жизни для владыки всегда была семинария, ничто другое ему не было так интересно. Он пытался привезти сюда лучших преподавателей, досадовал, что в Саратов мало кто хочет ехать, говорил: «Я‑то поехал!». Он попытался воссоздать здесь академическую образовательную систему, вел в этом направлении серьезную работу. В саратовскую семинарию стали приезжать не только со всей России, но и из стран бывшего СССР, желающих учиться здесь было много. Владыка всегда принимал участие в собеседованиях, его любимым вопросом было: «Скажите, пожалуйста, какое Евангелие было написано первым?». И правильным ответом было: «С точки зрения критической библеистики — это Евангелие от Марка, с точки зрения блаженного Августина — Евангелие от Матфея». Он даже от абитуриентов ждал достаточно глубоких знаний.

Владыка был требовательным, строгим, непредсказуемым. Академический монах — для него понятнее всего была семинария, воспитательный и образовательный процесс, а епархиальная жизнь оказалась достаточно трудной, ведь у него не было необходимого жизненного опыта для этого, не было даже школы приходского служения.

В 2000 году я по благословению владыки вместе с ныне покойным священником Александром Ионовым — тогда тот еще был диаконом — отправился в Москву, на первый съезд православной молодежи. Я впервые оказался в столице, московские храмы, программа форума произвели на меня большое впечатление. По возвращении мы обо всем рассказали владыке, был создан молодежный отдел, отец Александр Ионов стал руководителем, а я его помощником. Мы предложили владыке несколько направлений деятельности, какие-­то возможные мероприятия, на что он ответил: «Москва — это, конечно, хорошо, но прежде чем что-­либо делать в епархии, нужно об этом хорошо подумать». Владыка всегда пытался трезво оценивать ситуацию, был очень последовательным человеком.

Я многому научился у владыки Александра: он знал цену своему слову, был разборчив в общении с людьми, держал дистанцию и одновременно пытался понять человека, ценил дружбу, негативно относился к болтовне и сплетням, был аккуратен и организован во всем — и в словах, и в действиях. Он ни на кого не поднимал голоса, считал, что это признак личной слабости — кто кричит, тому плохо. Если хочешь чего-­то добиться, нужно говорить спокойно, четко. В этом плане мне он казался абсолютным рационалистом.

Газета «Православная вера», № 15 (683), август 2021 г.